— Вы кого-нибудь ждете? — спросил синьор Ромерис.
— Нет, — сухо ответил Лаурана и подумал: «Она уже не придет, ведь уже восемь». — Но в душе у него еще теплилась надежда.
К удивлению синьора Ромериса, он заказал еще одну рюмку коньяку.
В четверть девятого его превосходительство Моска поинтересовался:
— Ну, а как дела у вас в школе?
— Плохо, — ответил Лаурана.
— С чего бы им идти хорошо? — спросил барон. — Если все разваливается, то почему школа должна быть исключением?!
— Правильно, — сказал его превосходительство Лумия.
Без четверти девять Лаурана вдруг представил себе, что Луизу убили. У него появилось желание рассказать обо всем, что переживает и чувствует, этим четырем старикам: они наверняка опытнее его и лучше разбираются в человеческой душе. Но тут барон д'Алькоцер, показав на книгу, которую Лаурана только что закрыл, сказал:
— Эти письма Вольтера подтверждают нашу поговорку о том, что в определенных обстоятельствах для некой части тела и родственные отношения не помеха.
И объяснил с ухмылкой, что эти письма Вольтер писал своей племяннице. Его превосходительство Лумия без обиняков «процитировал» поговорку, а барон «уточнил», что то же самое словцо, которое в поговорке поясняло, при каких условиях и родственные барьеры становятся преодолимыми, Вольтер употребил в письмах, и притом на итальянском языке. Он попросил у Лаураны книгу, чтобы прочесть друзьям письмо, где приводится это словечко.
Все четверо до того смаковали это пикантное место, что Лауране стало противно.
Что толку рассказывать о своих опасениях и горестях этим четырем хитрым старым циникам? Не лучше ли пойти прямо в квестуру, найти серьезного, понимающего следователя и рассказать... ему... Но что? Что одна дама назначила ему, Лауране, свидание в кафе «Ромерис» и не пришла? Просто смешно. Рассказать о своих подозрениях и страхах? Но тогда придет в действие весьма опасная машина правосудия, и ее уже не остановить. Да и что ему, собственно, известно о том, что Луиза узнала за эти два дня? Вдруг она нашла доказательства, опровергающие виновность Розелло? А может, она вообще не нашла никаких доказательств? А если у нее девочка внезапно заболела или еще что-нибудь случилось и ее срочно вызвали домой? К тому же она могла в горячке поисков истины вообще забыть о свидании.
Но вопреки всем этим «а может, а вдруг» у него росла тревога за Луизу, за ее жизнь.
Он поднялся и стал лихорадочно ходить взад и вперед от двери к стойке.
— Вы чем-нибудь обеспокоены? — прервав чтение, спросил барон.
— Нет, просто я сижу здесь уже целых два часа.
— А мы сидим здесь целых два года, — ответил барон, закрыл книгу и протянул ее Лауране.
Лаурана взял книгу и положил в портфель. Посмотрел на часы — двадцать минут десятого.
— Ну, мне пора на станцию, — сказал он.
— До отхода поезда еще сорок пять минут, — заметил синьор Ромерис.
— Погода сегодня отличная, прогуляюсь немного, — сказал Лаурана.
Он расплатился за коньяк, попрощался и вышел. Закрывая дверь, он услышал, как его превосходительство Лумия произнес:
— Наверняка у него любовное свидание и он сгорает от нетерпения.
На улице было безлюдно. Вечер был чудесный, хотя и дул колючий холодный ветер. Он медленно спускался к станции, обуреваемый мрачными мыслями. У привокзальной площади его обогнала машина, она со скрежетом затормозила метрах в десяти и задним ходом подъехала к нему.
Отворилось окошко, и водитель позвал его:
— Синьор, синьор Лаурана?
Лаурана подошел и узнал в лицо одного из горожан, хотя имени его сразу не вспомнил.
— Вы на станцию?
— Да, — ответил Лаурана.
— Если хотите, я вас подвезу.
«Вот кстати, — подумал Лаурана... — Приеду пораньше и смогу позвонить Луизе из дома, узнать, что и как».
— Спасибо, — сказал он и сел в кабину рядом с водителем.
Машина вихрем сорвалась с места.
— Он был человеком замкнутым, неразговорчивым, порой упрямым и своевольным. Обычно вежливый, любезный и даже услужливый, он был способен взорваться из-за неверно понятого слова или ложного впечатления и тогда уже шел напролом. Вот преподавателем, тут уж ничего не скажешь, он был превосходным: вдумчивым, добросовестным, пунктуальным. Человек большой культуры, он искал новые методы преподавания. С этой стороны, повторяю, к нему нельзя было предъявить никаких претензий. Но что касается личной жизни... Вам это может показаться не вполне корректным, но в сфере личных чувств он оставлял впечатление, как бы поточнее выразиться... человека одержимого, с комплексом неполноценности.
— Одержимого?
— Пожалуй, это сильно сказано и уж конечно не отвечает тому представлению, которое сложилось о нем и его жизни у большинства коллег. Спокойный, аккуратный, с неизменными привычками и вкусами, он свободно и откровенно выражал свое мнение... Но иногда людей, хорошо его знавших, поражали его едкий сарказм, внезапные вспышки гнева... А вот коллегам-преподавательницам и своим ученицам он казался женоненавистником. Я же думаю, что за этим просто скрывалась робость...
— Выходит, он был одержим мыслью о женщинах, помешан на сексе? — сказал следователь.
— Да, примерно так, — согласился директор лицея.
— А как он себя вел вчера?
— По-моему, нормально, как всегда: провел уроки, затем немного побеседовал со мной и с коллегами. Помнится, мы говорили о Борджезе.
Следователь немедленно занес это имя в свою записную книжку.
— Почему вдруг? — спросил он.
— Почему мы заговорили о Борджезе? Видите ли, Лаурана с некоторых пор вбил себе в голову, что его недооценили и теперь настало время воздать ему должное.
— А вы иного мнения? — с оттенком подозрения спросил следователь.
— Честно говоря, не знаю, что ответить, надо бы перечитать. Его «Рубе» произвел на меня сильное впечатление. Но это было тридцать лет назад, понимаете, целых тридцать лет назад.
— А, — протянул следователь и карандашом нервно перечеркнул у себя в книжке фамилию Борджезе.
— Но, возможно, — продолжал директор лицея, — мы говорили о Борджезе днем раньше. Хотя нет, вчера. Словом, я не заметил вчера в поведении Лаураны ничего странного, необычного.
— Во всяком случае, в городе он наверняка задержался не из-за школьного совета?
— О, точно нет.
— Тогда почему же своей матери он сказал именно так?
— Кто знает? Очевидно, он что-то хотел скрыть от нее. Остается предположить, что у него была связь с женщиной или, если не связь...
— То встреча, любовное свидание. Мы об этом уже подумали. Но пока нам не удалось установить, где он провел время после того, как вышел из ресторана, иными словами, начиная с половины третьего.
— Один из его учеников сказал мне утром, что вчера вечером видел Лаурану за столиком в кафе «Ромерис».
— Могу я поговорить с этим учеником?
Директор лицея тут же приказал вызвать этого ученика. Тот подтвердил, что накануне вечером, проходя мимо кафе «Ромерис», он заглянул в окно и увидел за одним из столиков синьора Лаурану. Он сидел и читал книгу. Было это примерно без четверти восемь или ровно в восемь.
Ученика отпустили. Следователь сунул в карман записную книжку, карандаш и со вздохом поднялся.
— Придется сходить в кафе «Ромерис». Мне надо как можно скорее распутать это дело, а то его мать с шести утра сидит в квестуре и ждет.
— Несчастная старуха... Он был к ней очень привязан, — сказал директор лицея.
— Кто знает? — ответил следователь.
У него уже возникло одно подозрение, которое полностью подтвердилось в кафе «Ромерис».
— По-моему, у него было свидание с женщиной, — сказал его превосходительство Лумия. — Он был очень растерян и явно нервничал.
— Он ждал встречи и сгорал от нетерпения, словно юноша в час первого свидания, — добавил барон д'Алькоцер.
— Вы ошибаетесь, дорогой барон, свидание было назначено именно в кафе, но она не пришла, — возразил ему синьор Ромерис.
— Не знаю, не знаю... — сказал его превосходительство Моска. — Одно неоспоримо, тут замешана женщина... Когда он вышел, просидев два часа в кафе, кто-то из нас сказал, что он торопится на свидание.
— Это был я, — уточнил его превосходительство Лумия.
— Но вел он себя не так, как другие, желающие побыстрее скоротать время перед любовной встречей. Он то и дело поднимал глаза от книги и бросал тревожный взгляд на дверь, вставал, прохаживался взад и вперед по залу и даже выглянул на улицу и посмотрел сначала налево, а затем направо, — сказал его превосходительство Моска.
— Вероятно, он не знал, откуда женщина придет, с левой или с правой стороны, — глубокомысленно заключил следователь. — Отсюда можно сделать вывод, что он не знал и в какой части города жила эта женщина.
— Не торопитесь с выводами, — сказал барон, — действительность куда богаче и неожиданнее всех наших умозаключений. Больше того, раз уж нам так нужны выводы, то, по-моему, если он действительно ждал в кафе женщину, это была приезжая... Неужели вы думаете, что у нас в городе женщины выходят из дома в семь-восемь вечера, чтобы отправиться на свидание в кафе?
